Дело все в том, что Котикс была моим существом. Это сложно объяснить. Но с того момента, когда мне принесли ее котенком, мы практически не расставались. Я ей занималась. Я была ее хозяйкой.
читать дальшеСофка была немного нелюдимой, не любила чужих людей, не любила, когда ее берут на руки и гладят. Конечно, ее было тяжело вытряхивать из-под кровати, когда гости хотели на нее посмотреть, но, если честно, мне это немного льстило. Я была единственной, кому дозволялось какое-то время подержать ее на руках, пока она не начинала утекать. Мне позволялось гладить ее белое брюшко, когда она со сна разворачивалась из клубочка. Это было что-то вроде игры, она спала клубочком, а я подходила к ней и начинала почесывать ее за ушком, и она разворачивалась и хитро глядела на меня из-за поднятых и вытянутых лапок - мол, гладь меня. Она любила, когда ее гладят прямо по ребрышкам и мурлыкала особенно громко. Потом ей надоедало и она вцеплялась в меня и начинала грызть. Это тоже была игра -она никогда не грызла слишком сильно.
Мы с ней играли в своеобразную такую игру - я гонялась за ней по квартире, а она убегала и запрыгивала на шкафы и полки. Потом я уходила, а она бежала за мной и цикл повторялся. Она любила эту игру и всегда начинала призывно вопить, когда я долго не обращала на нее внимание. Потом она любила как сова смотреть со шкафа, а когда я подманивала ее шуршанием- бросаться на мою руку. Глаза у нее так и горели возбуждением.
Она любила спать на мне в ногах, именно в ногах, и считала своим долгом ночью придти и поутаптывать меня.Потом я начинала ворочаться и она иногда уходила спать в другое место. А иногда так и спала на мне, и утром мне приходилось будить ее, чтобы она спрыгнула.
Она выходила встречать меня к входной двери. А иногда так и спала на кровати. Когда приходил кто-то чужой - она всегда пряталась, но когда приходила я - она даже не пыталась куда-то спрятаться с кровати.
Она была молчаливой и вопила только от весны или возмущения. Когда она хотела есть, то просто приходила на кухню и смотрела на меня внимательно.
Она все время жевала пророщенную кукурузу и на окне стояла эта травка.
Она любила смотреть в окно и дышать в щелку, а если прилетали голуби, так она тут же принимала боевую стойку и издавала это своеобразное щелканье.
Когда я ее не видела поблизости - я шла ее искать, иногда она пряталась, но всегда выходила, когда я ее звала.
Она любила днем спать на шкафу в старом ящике из-под стола, там ее почти не было видно, и я иногда находила ее, только сунув туда руку. Чемодан на шкафу был вообще любимым местом ее наблюдения. Она с грохотом запрыгивала со стула и кровати на шкаф и с таким же грохотом спрыгивала обратно.
Я ее просто знала. Знала, чего она хочет. Это просто было самое близкое мне существо.
И я знала, что она меня любит. По кошкам, говорят, это сложно сказать, но у нее был такой особый взгляд, чуть прищуренный (мы с ней вообще иногда перещуривались), иногда она сидела и смотрела на меня, и я знала, что это знак любви.
Она не очень любила, чтобы ее прямо гладили, но иногда все-таки приходила на руки сама. Обычно я в этот момент говорила по телефону или еще что-то такое делала. Но гладила, знала, как это редко у нее бывает.
Я все время разговаривала с ней, постоянно.
И теперь мне стало так пусто. Я слышу шуршание-думаю, это кошка. Цепляю взглядом что-то на шкафу- думаю, это она сидит и смотрит. Думаю, надо прикрыть балкон, чтобы она туда не выскочила. Надо поменять воду. Надо, надо, надо, а уже не надо, и это пустота гнетет меня больше всего.
Я так привыкла за эти пять лет, что она рядом, что даже мысли не допускала, что это может измениться. И я так ужасно ее подвела, но что теперь говорить.
Я просто так безумно скучаю, Господи, я не верю и так скучаю.
Я Тышку как вспомню, так реву...
Тут — только время. И то — неизвестно сколько его потребуется, хотя бы для того, чтобы начать перестать искать глазами и звать...