«За тонкой раздвижной перегородкой послышались шаги. Мягко ступая босыми ногами по циновкам, в соседнюю комнату вошли несколько человек, судя по голосам — женщины. Я лежал за бумажной стеной, жадно вслушиваясь в каждое слово. Ведь именно желание окунуться в жизнь японского захолустья занесло меня в этот поселок на дальней оконечности острова Сикоку».
С этих слов начинается моя книга «Ветка сакуры».
Когда я писал ее тридцать лет назад, еще не было красавцев-мостов, переброшенных ныне через Внутреннее море. Добираться на Сикоку паромом было сложно. Так что приезжих, тем более иностранцев, там было мало.
Видимо, именно поэтому хозяйка японской гостиницы, о которой шла речь в дальнейшей сцене книги, решилась попросить меня помочь устроить ее сына в университет имени Лумумбы в Москве. Я пообещал познакомить ее с сотрудниками нашего посольства в Токио, занимавшимися отбором кандидатов.
В знак благодарности я получил приглашение отведать ядовитой рыбы фугу и настойки на ее плавниках в соседнем заведении, ей же принадлежавшем. Возможность впервые в жизни попробовать самое редкое и дорогое в японской кухне лакомство, которое обычно подают лишь министрам да президентам фирм, вызвала смешанные чувства. Пузатая рыба с полосатой черно-белой спинкой и молочно-белым брюшком смертельно ядовита, особенно накануне весны. Именно в эту пору гурманы соглашаются платить за нее по 300 долларов за килограмм.
Каждый февраль в японских газетах появляются заметки об отравлениях рыбой фугу. Тысячи людей попадают в больницы, десятки умирают. После войны рекордным был 1958 год, когда скончались 176 человек. Министерство здравоохранения ввело обязательное лицензирование лиц, имеющих право разделывать и подавать фугу. Нынче в Японии такие дипломы имеют 72 тысячи человек, а ежегодное число жертв сократилось до двух десятков. Но поскольку все погибшие, как правило, люди известные, увлечение ядовитой рыбой сохраняет ореол «гастрономического варианта русской рулетки».
Наиболее опасна для жизни печень рыбы фугу. Однако она как ничто другое предохраняет от возрастных болезней суставов вроде артрита. Потомственный актер театра кабуки Мацугоро Бандо Восьмой, непревзойденно исполнявший роли юных красавиц даже в шестидесятилетнем возрасте, восхищал публику изяществом своих рук. Секретом своей молодости он называл печень рыбы фугу. На беду пристрастие к пузатой глубоководной рыбе в конце концов стало причиной его смерти.
Возможность попробовать драгоценное романтическое лакомство, как говорят японцы, «побывать на грани бытия и небытия», меня, конечно, пугала. Но журналистское любопытство оказалось сильнее осторожной рассудительности.
Чтобы успокоить меня, хозяйка пригласила самых известных в городе людей — мэра, начальника полиции, директора банка. На себя же взяла роль дегустатора. Однако после нее каждый новый кусок должен был пробовать я.
Сырую рыбу утреннего улова разделывают на тонкие, почти прозрачные ломтики, сквозь которые должен просвечивать узор фарфорового блюда. Яд распределен в теле, плавниках и хвосте фугу неравномерно и оказывает неодинаковое воздействие.
Поэтому повар перво-наперво расспросил меня о возрасте, осведомился, как работают почки, печень, кишечник, есть ли проблемы по мужской части. Узнав, что мне недавно исполнилось сорок, посоветовал непременно вновь полакомиться фугу лет этак через тридцать…
Потом каждому из гостей поставили предназначенный именно для него фарфоровый кувшинчик с настоем из плавников. Мне пояснили, что саке, как всякий алкоголь, абсорбирует целебные свойства. Но при нарушении дозировки лекарство становится ядом.
Повар, словно анестезиолог, внимательно вглядывался каждому в глаза. Опьянение ощущалось очень своеобразно. Сперва все вокруг словно потускнело. Затем все чувства обострились. Появилась способность видеть, слышать, осязать гораздо больше, чем обычно. Я как бы переместился в совершенно иной мир, несравненно более богатый оттенками, шорохами, запахами.
Поинтересовался: любит ли ловить этот своеобразный кайф молодежь? Мне ответили, что заведения с рыбой фугу посещают в основном люди почтенного возраста.
И вот наконец приходит черед попробовать саму рыбу. Начинают со спинки — наиболее вкусной и наименее ядовитой. Ближе к брюшине яд становится сильнее. Бдительно следя за состоянием гостей, повар отрезает ломтик за ломтиком, всякий раз начиная с хозяйки. И тут на нас исподволь накатывается некая парализующая волна. Сначала буквально отнимаются ноги, потом руки. А вот уже деревенеют челюсти и язык, словно после укола новокаина, когда стоматолог собирается рвать зуб.
Способность двигаться сохраняют только глаза. Никогда не забуду этот момент ужаса: мы сидим на татами в полной неподвижности и лишь обмениваемся испуганными взглядами.
Потом все оживает в обратном порядке. Возвращается дар речи, обретают способность двигаться руки и ноги. Неужели ради воскресения из небытия люди и идут на смертельный риск? Чувствуешь себя совершенно обновленным, заново родившимся.
И тут повар наливает всем настойку из хвоста фугу. Она вызывает необыкновенный прилив творческого вдохновения. Хозяева об этом знают. Мне подносят квадрат влажного белого картона, кисть и тушь. Просят что-нибудь написать на память. И я размашисто вывожу четверостишие средневекового китайского поэта Ли Бо, одинаково хрестоматийное как для китайцев, так и для японцев. Восхищенная хозяйка обещает повесить его на стене рядом с дипломом повара.
Лет десять спустя наш новый посол в Токио рассказал мне, что во время поездки по Сикоку ему специально показали этот — образец поэтической каллиграфии, некогда оставленный писателем из далекой России. После чего я решил, что жизнь прожита не зря.
В заключение добавлю — лишь в 90-х годах я узнал: правильно дозированный яд рыбы фугу, особенно настоянный на саке, является эффективным средством профилактики и лечения заболеваний предстательной железы. Не случайно драгоценной рыбой фугу любят лакомиться люди почтенного возраста. Кстати, хозяйка заведения, где я оставил иероглифическое четверостишие, заверила, что данная реликвия дает мне право бесплатно отведать пузатой рыбы вновь, когда я захочу. И это ободряет.
